Пятница, 27 января 2012 года. №13 (10377) 
   
Поиск по сайту  
 Сегодня в номере:  Шок

Миротворчество
Стодневка для клерков
В тихом банковском омуте
Пятая графа
Спокойствие, согласие или деньги?
Идентификация
«Кыргызстанец» — и точка
Редкий гость
Путь Млечина: СНГ должно обзавестись своей валютой
Узы союза
Таможенный гамбит
Судный день
Синие мундиры пошли ва–банк против черных мантий...
Очень хочет быть осужденным, но никак не может
Шок
Прости всех, Сонечка
Эра милосердия
Когда умирают дети, за это мы все в ответе
Карьерная лестница
Реалити–шоу «Место под солнцем»: ветер перемен
Юмор без границ
Хронометраж
Живые картины
Околесица
Не будь тормозом, когда едешь
Будьте как дома
Нисар и Малати
Сиротская доля
Неприкаянные
После финиша
Митал был из металла
Дамский клуб
Изогнутая бровь, выразительный взгляд
Тело как улика
От заката до рассвета с Клеопатрой
Бодош Мамырова осталась вице–спикером
Пока гром не грянет
Почетный донор
Миры Елены
Сулейман кызы Малика, 22 года.
куда пойти

Метеосводка по Бишкеку
 на 30.12.2022
атмос. давление 705 мм
относит. влажность 69 проц.
радиационный фон 31.12.2022 мкР/час

 на 8.25
восход 17.28 заход -6...-8
ночью -1...+1 днем 1

Учетный курс валют
 на 30.12.2022
85,73
92,10
1,215
0,122
10,10



Прости всех, Сонечка
4 января в 18 часов в Национальном центре охраны материнства и детства умерла 11–летняя Сания Шмидт. В медицинском свидетельстве о смерти в строке “непосредственная причина” записано “диабетическая кома”, случившаяся, судя по дальнейшим записям, в результате сахарного диабета I типа. Прошло двадцать три дня со дня смерти ребенка, но в лечебных учреждениях, в которых Сания провела свои последние часы, словно забыли об этом случае: умерла так умерла, не она первая, не она последняя. Так что же случилось? Этот трагический инцидент мы постарались рассмотреть со всех сторон. А решение о виновности тех или иных его персонажей — за Минздравом и, возможно, за судом.
    Из письма в редакцию Любови Шмидт, матери девочки:
    “Вечером 30 декабря дочка сказала, что у нее болит горло. Полагая, что это ангина, я дала ей таблетку олететрина. Утром уже 31 декабря у нее поднялась температура до 39,5. Я дала ей парацетамол. Температура упала, дочка днем смотрела телевизор, спала. А часам к восьми сделалась, как мел, белой, сказала, что сильно болит внизу живота. Позвонила на Станцию скорой помощи Аламудунского района (по месту жительства мы относимся к Лебединовке). Там ответили, что машина сломана, добирайтесь, мол, сами. Благо она находится рядом, дошли сами. Фельдшер, даже не осмотрев ребенка, хотела сделать укол анальгина с димедролом. Я не выдержала, сказала, что у дочки нет температуры, зачем ей укол?! Только после этого фельдшер осмотрела Соню (так звали ее близкие) и сказала, что у нее либо аппендицит, либо завороток кишок. По совету медика отправились на такси в Чуйскую областную больницу.
    Дежурный хирург, осмотрев Соню, исключил все предположения фельдшера, сказал, что с животом у нее все в порядке. Нас отправили в реанимацию, где дочке поставили капельницу (как позже выяснилось, это была глюкоза). Потом нас отправили на рентген, поскольку Соня пожаловалась на боль в области нижних ребер. А сотрудники отделения сели провожать Старый год. Когда мы вернулись, они пили из рюмок жидкость, похожую на коньяк. Реаниматолог, посмотрев рентгеновский снимок, принесенный мною, сказала, что у Сони, видимо, гнойный аппендицит, хотя чуть ранее хирург сказал, что хирургической патологии у дочки нет. “В нашей больнице детям операции не делают, вызывайте “скорую” и везите ребенка в третью детскую, — сказала реаниматолог и добавила, что за капельницу надо заплатить 400 сомов, я дала 500 и получила сдачу 60 сомов. Прямо из отделения я несколько раз с промежутками в несколько минут звонила на Бишкекскую станцию скорой помощи, но на том конце провода была гробовая тишина. Свободных такси тоже не было. Врачам было уже не до нас Я одела дочь, и мы вышли с ней за ворота больницы. Это было в 23.30. Мы пошли по улице Веселой. Моя девочка передвигалась с трудом, ноги не слушались ее. Здесь мы и встретили с дочкой последний в ее жизни Новый год, я еще, помню, сказала ей, что все, Сонечка, будет хорошо.
    Путь от больницы до улицы Салиевой, а это не больше четырехсот метров, мы проделали за сорок минут. Я надеялась поймать на трассе хоть какой–нибудь транспорт. На наше счастье остановилась иномарка, ее владелец, по его словам, торопился домой и не мог подвезти нас до третьей детской. А поскольку он ехал в сторону нашего дома, я попросила довезти нас хотя бы туда. Не стоять же на пустой дороге среди ночи с еле державшейся на ногах дочерью. А дома я надеялась дозвониться до “скорой” либо вызвать такси. Не удалось.
    Отец Сони нашел соседа–водителя, который согласился отвезти девочку в больницу. Хирурги третьей детской подтвердили, что никакой патологии у девочки нет. Молодой доктор очень долго и внимательно слушал меня, когда я рассказывала ему, что пила, ела, как спала, на что жаловалась Сонечка. И когда я сказала, что она стала пить больше воды, похудела, он сказал: “Это сахар!”. Что потом и подтвердилось.
    Около трех часов ночи врач позвонил, как позже выяснилось, в Национальный центр охраны материнства и детства. Я слышала, как он говорил кому–то: “Очень тяжелый ребенок. Нужно срочно отправлять к вам. У нас нет необходимых лекарств”. Но в “Джал”, где находится центр, “скорая” привезла нас уже в восьмом часу. Соню сразу увезли в реанимацию. Доктор сказала, что она находится в тяжелом состоянии, что у нее очень высокий уровень сахара в крови. Мы постоянно приезжали, покупали необходимые лекарства. Сын оставался с ней в больнице. В ночь со 2–го на 3 января у дочки произошла остановка сердца. А 4–го ей стало лучше. Она даже чуть–чуть поела гречневой каши, ее отключили от аппарата искусственной вентиляции легких. Мы так обрадовались все: наша девочка пошла на поправку. А вечером Сонечки не стало...”.

Айгуль МИЙМАНБАЕВА, врач–реаниматолог Чуйской областной больницы:
    — Когда мама привезла девочку, ее осмотрел дежурный хирург и сказал, что животик у нее спокойный, то есть аппендицита или каких–то других хирургических патологий нет. Я сказала: “Давайте я ей хоть капельницу поставлю — окажем первую помощь!”. Хирург же предложил сразу отправить ребенка в третью детскую.
    У девочки была одышка, мы капали ей реополиглюкин, физраствор, актовегин, сердечные препараты. У нее, кстати, очень плохие вены. Давление поднялось до 110/70 мм ртутного столба, она порозовела. Ангина у нее действительно была и температура. Поэтому капали еще и анальгин с димедролом.
    Чтобы отправить ребенка в детскую больницу, я лично сама звонила на Станцию скорой помощи, но там никто трубку не брал. Параллельно обзванивала и частные — “Медтранс”, “134”, “136”, но они не работали. Пыталась вызвать такси.
    Судя по анализам крови, у девочки был повышен уровень лейкоцитов, так бывает при кишечной патологии. Петли кишечника были раздуты, и мы предположили, что у нее может быть кишечная непроходимость. Чтобы снять спазмы кишечника, дали но–шпу. Девочка жаловалась на то, что болит в области ребер. Поэтому мы сделали и рентген. Я опасалась, что у нее плеврит или какая–то легочная патология. Но легкие были чистые. Было подозрение, что она чем–то отравилась, но мать сказала, что дочь практически ничего не ела. Хронических заболеваний, по словам матери, у дочери не было. Но как мать могла не знать, что у дочери сахарный диабет?

— Но вы же, реаниматолог, тоже не распознали его?
    — Биохимический анализ крови не делали, не успели. Мы же взяли девочку в реанимацию, чтобы стабилизировать ее состояние и отправить в детскую больницу. Кровь на сахар берут из вены, а вен не было, поэтому мы и капали реополиглюкин, чтобы улучшить микроциркуляцию крови. А мать куда смотрела? Она проглядела свою дочь. К семейному врачу надо было обратиться еще до 31 декабря.
    Мать пишет, что мы ставили девочке капельницы с глюкозой. Да не было этого! Я действительно вместе с другими препаратами просила ее купить и глюкозу. Но потом сказала, что не будем ее капать.

— Вы говорите “не успели”. Что значит “не успели”?
    — Мы не исключали острую кишечную непроходимость, а на УЗИ не могли посмотреть, кабинет был закрыт. В нашей же больнице нет условий для проведения операций детям. И дежурный хирург настоятельно рекомендовал отправить ребенка в детскую больницу.

— Какой диагноз Сание ставили вы?
    — Интоксикационный синдром. Мы же не можем сразу поставить диагноз — мама ничего не говорит, девочка скрывает. Я думала, что ее отравили, напоили чем–то. Я пошла за хирургом или за машиной, не помню, а они собрали свои вещи и убежали. Я позвонила матери, спросила: “Где вы находитесь?”. А она ответила, что сидят дома. Я ей сказала: “Я тут бегаю, вызываю “скорую”, а вы дома находитесь?! Вам ребенка своего не жалко? А вдруг она умрет”, — спросила я ее.
    Ой, не знаю, о чем она думала, когда повезла ребенка домой. У нас в ту ночь было много больных, которые нуждались в помощи, но тем не менее я еще несколько раз звонила матери, интересовалась состоянием девочки.

Фарида ФАИЗОВА, и. о. зав. отделением реанимации Национального центра охраны материнства и детства:
    — 1 января дежурила я. Мне позвонили из детской больницы, сказали, что подозревают у девочки сахарный диабет. И они посчитали, что она должна быть переведена к нам, так как наш центр — это лечебное учреждение третичного уровня. Доктор мне позвонил в 02.15. Девочку же “скорая” привезла в 8.00. Мы ее приняли, назначили лечение. У нас была пересменка. По истории болезни я не могу и не имею права вам ничего говорить. Девочка поступила тяжелая — с диагнозом “сахарный диабет”, с высоким уровнем сахара в крови.
    Претензий к нам в письме матери я не вижу. Девочку мы лечили от сахарного диабета. То есть стопроцентное совпадение диагноза и причины смерти. Но сказать, что случилось, в каком состоянии поступила девочка, можем только после того, как разберем историю. А сейчас не могу ничего сказать, я должна изучить эту историю болезни.
    Я не знаю, почему так поздно приехала “скорая”. Был только один звонок из детской больницы по поводу перевода. Больше никто не звонил. Это можно проверить.

Александр ЛИ, врач–реаниматолог детской больницы скорой медицинской помощи:
    — Девочку привезли к нам в 01.30 1 января. По ее состоянию заподозрили отравление или что сахар в крови повышен. Поэтому сразу сделали анализ и на сахар. Он был плохим — 45 ммоль/л при норме 5,6. При таком показателе человек должен находиться в коме, а ребенок был в сознании. Сделали повторный анализ. Но получили тот же результат.
    Я договорился с реаниматологом из Национального центра охраны материнства и детства о переводе пациентки туда, так как там есть отделение эндокринологии, а у нас нет инсулина. Потом позвонили сразу же на Станцию скорой помощи, чтобы перевезти девочку, а сами тем временем пытались сбить уровень сахара. И нам это удалось: с 45 ммоль/л он упал до 30.
    На Станции скорой сказали, что им требуется подтверждение. Перевод из одной больницы в другую — процедура проблематичная. Необходима договоренность на уровне замглавврача. Правда, когда “реанимационный” ребенок, то идут навстречу, но тем не менее договоренность должна быть хотя бы между врачами. Однако с 02.30 до 6.30 мы не могли созвониться с реанимацией Центра охраны материнства и детства.
    Звонил я, старший врач “скорой”, но пробиться не могли. Звонков было не менее пятнадцати с каждой стороны. Тогда старший врач “скорой” сказала, что на свой страх и риск они перевезут пациентку. Она даже держала реанимационную бригаду на протяжении часа, чтобы отвезти девочку.

  • взгляд
        Я не следователь и не судья и обвинять кого–то не собираюсь. Мы рассказали об этой жуткой истории со слов всех ее действующих лиц. Кто прав, кто виноват, пусть решает суд. Но не покидает ощущение, что ребенка можно было спасти. Если бы в отделении реанимации Чуйской областной больницы взяли кровь на сахар и начали целенаправленно проводить реанимационные мероприятия. А в итоге было потеряно столько времени. Если бы “скорая” откликнулась на зов матери еще 31 декабря. Если бы не праздник, который наверняка внес свои коррективы в работу даже реанимационных отделений. Если бы в детской больнице скорой медицинской помощи оказался инсулин. Но хорошо, что там хоть поставили точный диагноз и существенно снизили уровень сахара в крови. Если бы не решались организационные вопросы о переводе. Если бы в Национальном центре охраны материнства и детства смогли снизить уровень сахара в крови. Все эти если бы и сыграли роковую роль в жизни девочки. Как сказал один доктор: при правильной и вовремя начатой инсулиновой терапии можно было вытащить ребенка из комы и предотвратить летальный исход. Но в головах, видимо, был праздник.
        Письмо Любови Шмидт в редакцию читали все врачи. В конце его был записан сотовый телефон матери девочки. Вчера она позвонила мне и, плача, рассказала, что ей пришло SMS–сообщение по Интернету, причем на английском языке. В переводе на русский язык в нем говорится: “Ты злая и неблагодарная женщина. Я капала твоему ребенку дорогостоящие препараты. Ты сама виновата”. Телефон матери девочки записала только доктор Чуйской больницы. Я убедительно попросила ее убрать его и ни в коем случае не звонить женщине.
        Повторяю, я никого не хочу и не могу обвинять, но от фактов–то никуда не денешься. Но кто бы это ни написал, это подло и цинично.
        Один этот конкретный случай еще сильнее обнажил главную проблему нашего здравоохранения. И она не столько в оснащении техникой больниц и ЦСМ, сколько в отношении медиков к больным — безответственном и безразличном.
    Нина НИЧИПОРОВА.
    Фото Сергея МЕДВЕДЕВА и из семейного архива ШМИДТ.

    Версия для печати
    К содержанию номера
    На главную страницу
  • О нас
    Контакты
    Обратная связь
    Гороскоп
    Реклама

    Архив ВБ
    1 2 3 4 5 6 7
    8 9 10 11 12 13 14
    15 16 17 18 19 20 21
    22 23 24 25 26 27 28
    29 30 31        

    Реклама
    Рейтинг
    Реклама
    Designed by: Axenov Vyacheslav
    Programmed by: Voevodin Ilya
    © 1974-2020 ЗАО "Издательский дом “Вечерний Бишкек”