Романс так скоро не забыть
Одним из ярких культурных событий столицы в декабре стал концерт в знаменитом Малахитовом зале «Романс жизни моей...» солистки Кыргызского национального театра оперы и балета, обладательницы красивейшего сопрано Оксаны Шутовой. «ВБ» знакомит с этой артисткой поближе.
Мечты под винил с Пугачевой
— Оксана, когда вы решили стать певицей?
— Это было мечтой с детства. Я ведь ребенок советских времен. Росла в обычной трудовой семье — мама была строителем, папа сорок лет жизни отдал кыргызской геологии, и я очень часто оставалась дома одна. Моим любимым занятием было включить проигрыватель, поставить виниловую пластинку, взять какой–нибудь предмет, отдаленно напоминающий микрофон, и изображать из себя певицу. Тогда нашими кумирами были Алла Пугачева и София Ротару. Естественно, я хотела петь на эстраде. Опера была чем–то далеким и незнакомым.
— В музыкальную школу вас не отдали?
— Увы. Хотя я успешно прошла прослушивание. К нам в 33–ю школу пришел педагог, прослушал меня и выяснилось, что у меня абсолютный слух. Но папа почему–то был категорически против: “Никакой музыки!”. В итоге я долго блуждала по разным кружкам. Занималась мягкой игрушкой, фехтованием, шитьем.
А в 90–е годы стали массово открываться лицеи. Закончив 9–й класс, я перевелась в 75–й лицей, который предусматривал профобучение. Вместе с аттестатом зрелости получила диплом художника–модельера. Но мне это занятие было не близко. Фантазировать люблю, что–то придумывать, но сам процесс шитья меня убивает. Так что, получив профессиональный диплом, пришла к маме и говорю: “Иду в музыкальное училище!”.
— Осуществлять мечту?!
— Ну да. Мы с подружкой подали документы в училище имени Мураталы Куренкеева. Я, конечно, с порога заявила, что буду петь эстраду! Но мне вежливо так объяснили: “Деточка, эстрадного отделения у нас нет. Иди на второй этаж к Тамаре Ефимовне Виленчик. Если она скажет, что у тебя есть вокальные данные, пойдешь на вступительные экзамены!”. Я спела Тамаре Ефимовне “Где–то на белом свете...”. На что услышала: “Это не пение, а разговор! Спой русскую народную!”. Тогда я затянула: “Ой, береза!”. В общем поступила с первого захода. Хотя было достаточно сложно. Это училище всегда считалось серьезным учебным заведением. Но так сложились семейные обстоятельства, что мне пришлось его бросить. Личная трагедия. Года два я выходила из тяжелой депрессии. Потом пришла восстанавливаться. Тамара Ефимовна как раз собиралась уезжать в Израиль. Она была очень сердита на меня за то, что я поддалась жизненным обстоятельствам, сказала: “Не буду с тобой разговаривать! Иди к Акрамовой! Если возьмет тебя в свой класс, восстановишься”. Я зашла. Мы поговорили. Наринэ Шавкатовна посоветовала не тратить время в училище, а сразу идти в оперную студию театра оперы и балета.
Училась я там у Розалии Олейниковой. Она дала мне очень хорошую базу.
— Но на студии не остановились?
— Конечно! Продолжила обучение в консерватории. Занималась в классе Ларисы Георгиевой. Отношения у нас складывались сложно. Мы два Скорпиона по знакам зодиака, две достаточно сильные личности. Она пыталась меня подавить, я, как человек, который не терпит власти над собой, в ответ брыкалась. Пришлось расстаться.
Меня перевели к другому педагогу. Не хочу называть его имени, но там ситуация вообще сложилась плачевная: я почти лишилась голоса и уже думала уходить из вуза. В слезах на кафедре умоляла перевести меня к другому мастеру, объясняла, что педагог ведет меня неправильно, я хриплю, сиплю. А тогда в консерваторию как раз только пришла преподавать Эльвира Асанкулова. Меня отдали ей. Два месяца было тяжело. Пришлось работать над тем, чтобы восстановить дыхание. Я очень благодарна труду и настойчивости Эльвиры Керизбековны. Благодаря ей я закончила консерваторию, сделала много музыкальных программ. Хотя помню, как она поначалу швыряла ноты, кричала, что я тупая, когда я не могла выполнить какие–то технические моменты.
— Вы же еще студенткой консерватории начали работать в театре оперы и балета?
— Меня и еще нескольких первокурсниц пригласили петь в “Волшебной флейте” Моцарта. Но стажером не оформляли, говорили, нет мест. И зарплату не давали. Так и выходила на сцену по сути как волонтер до своей первой беременности. Это было уже на пятом курсе. В один прекрасный день я пришла к режиссеру и говорю: “Замените меня уже! Я у вас скоро в люке на сцене застряну!”. А после рождения ребенка мне вдруг позвонили из театра, пригласили на прослушивание. А взяли только в хор. Объяснили тем, что других мест нет. И восемь лет, работая в хоре, я пела как солистка. Театр заключал со мной контракт, и когда я исполняла какую–то партию, получала гонорар.
Наверное, что ни делается, все к лучшему. Я набирала профессиональные навыки. Исполнила партию Джильды в “Риголетто” и Инес в “Трубадуре”. Потихонечку пришла к Анне из “Дон Жуана” Моцарта. А в “Волшебной флейте” исполнила и Памину, и Папагену. Жаль, сейчас эта замечательная опера у нас не идет.
— А есть партия, которую особенно хотелось исполнить?
— Я сейчас готовлю партию Леоноры из “Трубадура”. Все не хватает времени сесть и досконально ее вычистить. Но, думаю, к весне вынесу ее на публику. Еще мечтаю исполнить партию Лизы. К сожалению, “Пиковая дама” у нас тоже не идет. Есть также непокоренная мной Аида в одноименной опере Верди. Но ее я побаиваюсь. “Аида” — произведение для зрелого, масштабного голоса. К ней нужно быть готовым и психологически, и физически.
Минуты откровений
— В чем, на ваш взгляд, секрет жанра романса, и что бы вы ответили людям, которые считают его немодным, отжившим свое?
— Люди продолжают любить, страдать, хотят быть счастливыми. Романс об этом, поэтому он интересен и актуален. Вообще я заметила, что люди устали от эстрады, попсы, бесконечных тоев и с удовольствием приходят на подобные вечера. На концертах русского романса зал всегда полон, нас слушают с огромным удовольствием.
Еще и потому, что романс — мини–спектакль, который нужно прожить за три–четыре минутки. Мне романсы даются. Хотя, когда слушаю свои старые записи, кажется, что это было жутко. По большому счету работа над произведениями декабрьского концерта начиналась еще в студии с Розалией Олейниковой. Помню, она сразу дала мне романс Рахманинова “Полюбила я на печаль свою”, потом “Колыбельную” Чайковского. Это были сложные произведения.
— Вы поете романсы поставленным оперным голосом, а как относитесь к их исполнению драматическими артистами?
— Оно мне очень нравится. Я работаю с артистами Русской драмы, и могу сказать, у всех потрясающий певческий потенциал. Драматические артисты поют так, будто все, о чем говорится в музыкальном произведении, сами пережили. Профессиональные вокалисты больше опираются на музыку. В этом разница. Просто есть романсы, которые неподготовленный человек, не вокалист, не сможет спеть чисто технически. Но есть и такие, которые, напротив, оперный певец никогда не исполнит так проникновенно, как актер. У меня самой существуют проблемы в плане камерного исполнения. Однако тут уже ничего не поделаешь — оперный голос никуда не денешь.
— А вам никогда не хотелось выйти к публике и спеть что–то в совершенно другом жанре? Например, рэп прочесть?
— Ну рэп читать я не умею, но эксперименты люблю. Например, у меня еще с консерватории была мечта исполнить “Эсимде” Атая Огонбаева — не так, как ее традиционно исполняют. И я это сделала. Но вообще с эстрадой как–то не дружится. Тут чисто техническая подача должна быть другой. Уже само использование микрофона подразумевает, что петь можно чуть громче, чем обычно говорим. Мышцы привыкают к такой работе, и это чревато последствиями — классические исполнители начинают терять дыхание. А в опере нужно петь, как говорится, всеми мехами. Вокалисты сейчас, к сожалению, вынуждены бегать по тоям, корпоративам, зарабатывать. А потом ты приходишь в класс и необходимо сильно потрудиться, чтобы снова брать высокие ноты. Эстрада — опасный конек.
— Это правда, что существует и кыргызский романс?
— У нас классические романсы писали только Молдобасанов и Давлесов. Двое могикан. Мне ближе сочинения Молдобасанова. Давлесов, мне кажется, все–таки ближе к эстраде. Есть много и других интересных кыргызских произведений, и мы стараемся показывать их зрителю. Я сама с удовольствием пою на кыргызском языке. И не только романсы.
— Чье исполнение вам ближе, у кого, по–вашему, можно поучиться?
— Я человек, который учится на собственных ошибках. Других вокалистов слушаю редко. Педагоги, концертмейстеры меня прямо заставляют это делать, говорят: “Возьми! Послушай!”. Но я, как правило, начинаю делать это за день до премьеры. До этого сама себя ищу.
Мне посчастливилось слушать наших великих артистов: Муковникова, Мухтарова, Сартбаеву, Акрамову, моего педагога Эльвиру Асанкулову. Не могу сказать: этот лучше, а этот хуже. Еще будучи студенткой, я подрабатывала в театре — мыла полы. И не пропускала ни одного спектакля, училась. Еще мне очень нравятся российские исполнители. Ведь школа — это не только научить дышать, издавать звуки, это еще и понимать стилистику звука, правильно пользоваться голосом, как инструментом, культура пения. Я очень радуюсь, когда уже мои студенты из училища имени Куренкеева поступают в консерваторию, приходят в театр, работают в хоре, пытаются выходить сольно, делают успехи.
— Любимый романс у вас есть?
— Безумно люблю “Не пой, красавица, при мне...” и “Сирень” Рахманинова. Очень люблю “Забыть так скоро” Чайковского, “Не ветер, вея с высоты...” Римского–Корсакова.
— По–вашему у романса есть будущее?
— Пока есть молодежь, стремящаяся исполнять романсы, пока есть люди, желающие питать свою душу, думаю, что романсы будут жить.
Анастасия КАРЕЛИНА. Фото Владимира ПИРОГОВА.
Версия для печати
К содержанию номера
На главную страницу
|
|
|
|